Танцует в огне саламандра
Изумрудно упругое танго

1. Имя, прозвище, род занятий.
Назвали ее Анври при рождении, да только не вспомнит уже никто об этом. Да и сама она не вспомнит – отказалась от него давно. Много прозвищ сменила за жизнь короткую: и Желторотой была, и Щенком, и Пигалицей, и Егозой, и многими другими. А уж сколько ругательств в ее сторону звучало! Крепче всего же прицепилось «Цапля» - за перья, в волосы, вплетенные. До сих пор старые знакомые так кличут.
Большинству же известна как Саламандра. Прозвище сие слышали и дети босоногие, и горожане манерные, и графы благородные – ведь это одна из самых знаменитых танцовщиц с огнем в Кармартене и за его пределами.
2. Раса, возраст.
Сложно не понять, что подменыш перед вами - ни с кем иным не спутать. А вот с возрастом сложнее, и не поймешь сразу, что двадцать две зимы пережить успела уже Саламандра.
3. Внешность.
Глянешь на нее – сразу понятно, не обычная эта девка человеческая. Слишком сильно проступает кровь фэйри, что в норове, что во внешности. Огонек, чистый огонек, подвижный, непоседливый, шаловливый – прижмется к земле покорно, а через секунду запылает вновь ярко, ослепляя и пугая, чтобы исчезнуть затем. Только запах непередаваемый после себя в напоминание оставляет: дыма горького да трав пряных, городов многолюдных да дорог пустых, эля терпкого да ключей лесных. Осмотришься, поищешь взглядом, да без толку все – словно не было никогда девки этой. Ни в толпе ее не найти, ни в поле чистом. То ли призрак, то ли видение. А Саламандра спрячется где-нибудь, наблюдать будет, смеясь тихо – словно ветки в костре потрескивают. 
Сама высокая – все к солнцу макушкой тянется – тонкая, гибкая. Тело уже не ребенка, но девушки юной – неширокие бедра, небольшая грудь, узкая талия. Изящная и хрупкая – на первый взгляд. А как вздумаешь будто веточку сломать сухую, ожидая, что та хрустнет мгновенно, стоит коснуться слегка – не подастся. Лицо совсем еще детское, миловидное слишком, с легкой припухлостью щек и глазами широко распахнутыми, наивными. Черными, словно у птицы, а может слово угольки костра потухшего: когда злиться, кажется будто вот-вот вспыхнут в них искры красные. А какие ругательства в эти мгновения извергаются из губ пухлых – заслушаться можно.
И как дергает вечно покрасневшим кончиком носика своего широко, шрамом перечеркнутого, когда в место новое попадает – будто белка дикая. Двигается так же - порывисто, резко. Не может на месте устоять спокойно, то руки тонкие вскинет, поправит длинными пальцами волосы рыжие, почти красные, языки пламени напоминающие, то затеребит перья в косички вплетенные, то юбки одергивать примется. Или вовсе скакать с места на место начнет, будто на углях стоит. Пусть и работает с пламенем непокорным, а ожога ни одного нет – все царапины да синяки, вспыхивающие фиолетовыми цветами на смуглой коже, и без того покрытой веснушками. Вот такая Саламандра, танцовщица огненная.
4. Биография.

Как просто стать пеплом, танцуя в центре огня...

Ох и славный выдался Бельтейн. И костры, взвивавшиеся к самому небу, горели ярче обычного, и комарье, столь прожорливое да надоедливое, совсем не донимало ни укусами, ни писком своим, и эль был особенно сладок. Радовались старики, радовались молодые, а уж сколько счастья в глазах детей несмышлёных, не способных понять, что происходит, но тонко чувствующих атмосферу праздника – словами не передать. Разве можно было игнорировать то веселье, что вокруг царило? Тем более, что ударил в голову хмель…
Спустя же девять месяцев, когда на смену суровой зиме только-только начала приходить весна-проказница, в одном из домов деревенских издало свой первый крик дитя новорожденное. Странное дитя, ни на мать, ни на отца не похожее.
Подменыши, конечно, для деревни Кармартенской той не в новинку были, да только редко в ком кровь чужая, нечеловеческая, столь сильно проступала. Лишь слепой, на девочку взглянув, не догадался бы об участии фэйри при создании ребенка сего.
Как вернулся глава семейства домой с поля, подала ему знахарка деревенская младенца в тряпье так завернутого, что лишь макушка, покрытая рыжевато-красным пушком, видна была. Сама отошла, рот ладонью прикрыла, не хихикать громко стараясь – не любила бабка человека этого, больно грубый был, злобный. Прокляла бы, да не умела. Девку, правда, женой ему являвшуюся, жалко было, а ребенка новорожденного еще жальче.
Долго голосила женщина, долго причитала, мол подлец крылатый околдовал, мужем законным прикинулся, от костров увел, да соблазнил. Не поймешь - правду ли говорит, врет ли. Что ж с ней, горемычной, сделаешь? Не выгонять же на улицу – дочке старшей всего шестой год шел, не уследила бы сама за хозяйством большим и братьями младшими. Поколотил мужчина жену свою, конечно, чтобы больше не повадно было, да и успокоился на этом. Только девочку не взлюбил сразу, хотя оно и понятно – кто ж чужое дитя, от измены рожденное, полюбить сможет? Имя ей дал – Анври, - что позор значило, а больше и внимания не обращал, забыть о существовании пытался. Ни разу к подменышу не подошел и детям своим запрещал. Одна мать заботилась, да только где время найдешь, когда и без того дел много? Как выкроит свободную минуту, так сразу к младшей бросалась: кормить, играть, сказки рассказывать. Старших детей так не ласкала, как девочку эту.
А дочка первая завистливой была, и братьев подначивала. Как придет отец домой – сразу ему на мать жаловаться, мол не делает ничего, только с подменышем возиться. Тот жену вновь поколотит, покричит и уйдет из двора – пить.
Только зима настала, так знахарка местная приходить начала. Сперва сидела с девочкой недолго, пока мать той носится по хозяйству. Потом малышку к себе начала забирать – то на несколько часов, то на целый день. Одна ведь жила, без детей, без скотины, которой внимание уделять надобно было. Даже кошки, и той не было. Волосы рыжие перебирала порою, вспоминая, как в молодости любила фэйри с такими же, яркими, мягкими, на шелковые нити похожими. И как сына от него родила – черноглазого, точно девочка эта, но темноволосого. А что дальше было – старалась не думать, да только прокрадывались порою картины грустные через щели в дом, всплывали перед глазами: и пустая лесная опушка, где с любимым встречались раньше, но куда не приходил он несколько лет, и бледный худой мальчонка с впалыми щеками, на глазах тающий от болезни неизвестной. Только не давала Анври долго мыслям печальным предаваться: отвлечешься больше, чем на несколько минут – а она уже сбежать норовит. Такая непоседа, такая шалунья. Да только и бабка не лыком шита: про возраст свой не знала будто, словно молодая по лесу скакала, за травами сама лазила в места такие, куда не каждый юноша сунется. Как подросла девочка немного, с собой ее брать начала и к деревьям, и к людям, ремеслу своему научить думала. Только не интересно подменышу смотреть да слушать было, ей бы все на жучков красивых охотиться, в лучах солнца кружиться или с собаками да котами играть. Как в лес попадала, так вовсе бегала наперегонки с ветром между деревьев, все искала что-то, а как спросишь – что, так ответить не могла.
Так жила Анври сиротой при живых родителях, посторонним человеком воспитываемая. Но как пошел ей шестой год, заболела бабка сильно. Слегла в постель, пошевелиться не могла, иссохла вся. Осень еще не пришла, а ее похоронили уже.
В отчий дом, где давно уже ночевала только, да и то не всегда, вернуться пришлось подменышу. Радости то никому не доставило. Даже матери все равно было: устала она, постарела, будто не шесть лет прошло, а двадцать шесть. Еще троих детей родила, да только один выжил. Но болезненный был, шумный да капризный, все с рук слезать не хотел. Вся работа по хозяйству на плечи старшей сестры легла, а та поспешила на младшую их спихнуть, как только та появилось. Только ничего не ладилось у девочки: то еда подгорит, то белье по реке уплывет, то гуси из двора выбегут, по деревне разбредутся. Отец и кричал, и сек так, что сидеть несколько дней нельзя было. Впрочем, злился он даже когда все хорошо было, и руку поднимал с удовольствием. Огрызаться подменыш пыталась, как знахарка учила, да только мужчина еще больше злился. Много раз выгнать грозил, но все решиться не мог – бабка ему перед смертью сказала, что если девочку одну на улицу выставит, так потеряет и дом, и детей, и жизнь в итоге. Умершую то все ведьмой считали, словам ее доверяли, вот и он поверил. К тому же соседи пускай и шутили про неверную жену и рога, а к фэйри да детям от них с почтением относились, недобро отреагировали бы на то, что от подменыша избавиться вздумал.
Впрочем, Анври и сама сбежать хотела. Как кончилась зима, пропадать из дома стала на несколько дней, после чего приводил ее то охотник местный, то лесник, насупившуюся, замершую и голодную. Неизвестно, чем бы все кончилось, если бы рядом странствующие циркачи не остановились. Устроили жителям представление целое, будто не затерянная деревенька вдалеке от тракта была, а город настоящий. Задержались ненадолго, так каждый день к ним детвора бегала, все просила показать что-нибудь. Заприметил среди них вожак табора огненную головку, рассмотрел девочку, больно понравилась ему она. Уже тогда видно было, что как вырастет – красавицей будет необычной. Смекнул сразу, куда пристроить ее можно. Перед отъездом пошел с отцом семейства договариваться, а тот и рад: не одну ведь на улицу выгоняет, не подействует проклятье ведьминское. Да еще и денег ему предложили, чего отказываться? Продал он подменыша в цирк странствующий.
Там ее имени сразу лишили – негоже зваться циркачке Позором. Да и многие были сиротами, что лишь прозвища имели, а кто имя, при рождении данное, знал, все равно от него отказался. Звали по-разному, кто Искрой, кто Пигалицей. Вожак Щенком звал – ходила девочка за ним попятам, да смотрела восторженно. Даже про лес забыла, куда всегда манило ее, а как вспомнила – уже далеко были слишком.
Заменили подменышу циркачи семью настоящую. Вожак отцом был, строгим и справедливым. Как случалась где неприятность или ссора, так весь табор к нему бежал за советом. Гадалка – девчонка молодая, красивая, с волосами черными, как вороново крыло - словно мать стала. Карты часто раскладывала, сулила судьбу интересную, смеясь и подмигивая. Укротитель зверей – дедом заботливым и ласковым, разговаривающим с ней, как с очередным питомцем. Остальные – братьями, да сестрами, озорными, шаловливыми и веселыми. Но самым лучшим был Дракон – огнеглотатель, наставником ее ставший по велению Вожака. Учил он девочку сначала с обычным пламенем обращаться, а как заметил в ней способности к волшебству, так и с магическим. Звал ее Желторотой, мазал ей губы мазью лекарственной, когда она обжигалась, пытаясь проглотить огонь, рассказывал истории про свои похождения, как с цирком, так и в одиночестве. Первые годы выступала девочка вместе с учителем своим, затем начали ей доверять и отдельные номера. Шутили, мол взрослеет маленькая ящерка, сама когда-нибудь может превратиться в зверя огнедышащего. Да только по иной тропинке пошла Саламандра, не пламенем изо рта толпу поражать начала, а танцами жаркими. Что-то ей другие циркачки подсказывали, в частности близняшки-гимнастки, чему-то сама училась. Бывает, подожжет фитили на цепях длинных, крутит их вокруг себя, а народ смотрит на узоры пламенные с восторгом немым. Либо веера возьмет, а те словно крылья яркие, так и вьются в темноте. А бывало и вовсе без реквизита, просто с пламенем скачет, и даже днем эффектно, необычно: сама вьется, танцует, не отличишь с шевелюрой рыжей от язычка огненного.
Нравилось Саламандре выступать, да намного больше любила она с остальной труппой у огня сидеть вдали от людей. Все байки, на сказки похожие, по очереди травили, передавали по кругу флягу с элемем пряным. А порою доставал менестрель, что номера представлял, лютню свою, и пел так нежно, так красиво… Он и ее петь учил, да и остальные не отставали – каждый знание какое-то в подменыша вложил, каждый поделился щедро. Никогда не была Саламандра счастливее, никогда не желала жизни иной. Да только разве может что-то хорошее вечно длиться? Столь долгий срок лишь у горя есть.
Выступали они и в селениях, и в городах. Даже аристократы порой останавливались, чтобы на представление посмотреть, а иногда звали циркачей к себе на приемы, гостей развлекать. Восемнадцатой осенью жизни занесло их в Арматас, где представление давали. Увидел Саламандру купец богатый, влюбился. Подошел после ее номера, попросил встречи, да только отказ ему ответом был. Неслыханное дело для человека, который привык получать все, что хочет. Если бы уехали циркачи сразу, так обошлось бы все, но пригласила их графиня одна у себя на приеме выступать. Там и купец этот присутствовал. Подослал он в конце вечера Саламандре вина с зельем приворотным, что у ведуньи купил. Не смогла магии противиться, ушла с мужчиной этим девушка, никого не предупредив. Заметив ее пропажу, бросились Вожак с Драконом искать, все поместье обшарили, не смотря на протесты хозяйки, да не нашли. Вспомнил главарь табора про купца, что вокруг их танцовщицы вился, узнал, где живет тот, утром к нему пошли. Там их встретили, объяснили, мол по своей воле девка ушла, никто насильно ее не держит. Даже Саламандру вывели, а та все к мужчине льнула, на каждое слово его кивала, подтвердила, мол остаться желает, надоела ей жизнь вольная под открытым небом вечно. Да только слишком хорошо эти двое Цаплю знали – девчонку, что грезила о лесе и путешествиях, а при слове «дом» презрительно носик морщила. Поняли, что дело тут нечисто. Ночью выкрасть ее попытались, но проснулась девушка, подняла шум на все поместье, разбудила и купца, и стражников его. Те Вожака, что сопротивлялся активно, убили, а Дракона просто ранили, да передали властям. Только Саламандре то неинтересно было: зелье всю любовь, что к друзьям своим испытывала, заглушило.
Почти год жила Цапля в золотой клетке, регулярно зельем опаиваемая. Каждое желание ее выполняли. А какие желания у девчонки привороженной могут быть? Только с любимым быть рядом. Такая ласковая, такая нежная была. Подумал купец, будто уже и не приворот то, что действительно влюбилась в него. Вот и перестал ей добавлять зелье. Спала пелена с глаз, осознала девушка все произошедшее, в ярость пришла. Дом весь спалить хотела, да людей, в нем обитавших: огонь вокруг сам вокруг вспыхивал. Окружающие же стояли только, что делать не знали, как девку разъяренную успокоить. Один замахнулся было ножом, та отшатнулась - лезвие лишь по носу прошлось, перечеркиваются его. Да загорелась рука у мужчины тут же, заверещал тот от боли и страха.  Не радовал визг, не тушил пожар, внутри метавшийся. Разве могла гибель чужая унять боль, в душе поселившуюся, могла мертвеца из мира тьмы вернуть? Ушла Цапля, оставив после себя пожар, который долго потушить пытались: пламя выжгло почти все внутри поместья, стены да сад оставив нетронутыми. Саламандра же в тот же день город покинула.
Несколько месяцев в полудреме жила, подальше от людей отойдя. Лишь в селения порою забредала, случайно натыкаясь на них, дороги не разбирая. Там ее юродивой считали, подкармливали, кто чем мог, одежду давали – очень уж жалко девчонку было. Предлагали остаться, да уходила Цапля всегда. Даже когда холода пришли на землю. Никогда на здоровье слабое не жаловалась, а тут заболела сильно. И жар, и слабость, и головная боль – все было. на носу рана воспалилась, гноитьчя начала.Даже если бы травы помнила, так лечиться не пожелала бы, настолько все равно было. Однажды задремала в лесу, к дереву прислонившись, а проснулась от того, что мужчина незнакомый за плечо тряс, разбудить пытался. Взвилась, чуть лицо ему не расцарапала – не могла Саламандра на мужчин смотреть, а от прикосновений их так и вовсе в ярость приходила, - да дочка того подоспела, успокоить помогла. Привели домой к себе, там жена, да еще одна девочка помладше ждали уже. Ничуть не удивилась женщина появлению подменыша на пороге, будто та гостем была долгожданным. Дала ей отвар трав успокаивающих, да в сон вгоняющих. Как проснулась Цапля, предложили ей в семье этой остаться – зима подступала медленно, но верно. Та и согласилась. Мужчина, как выяснилось, охотником был, а женщина – знахаркой и ведуньей. Отпаивала она Саламандру травами разными, раны ее лечила, как наружную, так и внутренние, а дочери ее все льнули, будто котята, в игры свои втянуть пытались. Так постепенно жизнь к Цапле возвращалась. Вскоре уже и по хозяйству помогать начала, и детям сказки рассказывать, в которых ни слова правды не было, да песни напевать порою. Только охотника долго чуралась, все косилась недоверчиво, от любого движения в ее сторону вздрагивала.
Как весна пришла, уходить Цапля собралась. Спросила, как отблагодарить, а ведунья сказала, что очень хочется танец огня увидеть – оказалось, что известно им, кто она такая: смотрели однажды представление цирковое. Пусть и хотела Саламандра от прошлого своего отречься, но не могла людям добрым отказать. Вновь взвилась в пляске вместе с вечным партнером своим – огнем. И отпустила горечь, будто и не было года этого. Но лишь на время танца, стоило же остановиться, как воспоминания вновь нахлынули, не желавшие уходить никуда.
Вновь пустилась в пусть девушка, остатки табора найти желая, да только сказать никто ничего путного не мог. Лишь про могилку Вожака рассказали, да только не пошла туда – не смогла. Зарабатывать танцами на улицах начала – обычными, без огня. На эти деньги и жила, нигде долго не задерживаясь. А однажды в таверне услышала про старика, который продавал животных дрессированных, не так давно поселившегося в небольшом городе на окраине Кармартена. Сомневалась долго – мало ли дрессировщиков на свете, да только больно под описание подходил. Отправилась Саламандра в те края. Вот и деревня нужная. Расспросила жителей, выяснила, где живет старик. Еще постучать не успела, а дверь уже открылась: из окна Зверолов ее увидел, сразу узнал.
Рассказал он, что после смерти Вожака просуществовал их Табор совсем недолго – может до середины зимы всего лишь, распался быстро. Кто осел на одном месте, как Гора, силачом бывший – кузнецом тот устроился. Кто-то путешествовать продолжил. Дракон так и не объявился – неизвестно, жив ли, мертв ли. Всю ночь просидели, у печи, травя байки, да передавая флягу из рук в руки. Наговориться не могли. Прожила у него Цапля дней несколько, а затем в дорогу засобиралась снова – и без того слишком много времени взаперти провела. Старик на прощание ей подарил щенка куницы, самого умного из помета его любимицей принесенного. Да совет дал про огонь не забывать – не любит тот, когда его игнорируют. Цапля же пообещала к зиме вернуться снова.
Полтора года – срок достаточно долгий, но и у Саламандры имя громкое, легко вспомнили его, как вновь к искусству своему вернулась. Вновь на площадях завертелись шары огненные, вновь залетали птицы пламенные. Скачет девчонка то там, то здесь, язычок огня напоминающая, да нигде не задерживается надолго. Как подойти кто после выступления попробует – сбегает мгновенно, только ее и видели.
Много знакомых новых приобрела, имен которых не запоминает даже - ведь бегает все время, редко с кем пересекается дважды. А вот везет с одним - охотником на нечисть, Волкодавом именуемым. Попал тот в беду, зверем диким ранен был. Хоть и боялась подходить к мужчинам в те времена еще, а жалость пересилила все-таки: рану кровоточащую прижгла ему, отвар из трав целебных сделала, горький да сил придающий, к лекарю отвела в деревню ближайшую. От еды отказалась - приятно знать, что кто-то тебе должен, даже если не намерен долга с него требовать. Да только решили посмеяться Боги, сталкивают то и дело этих двоих. Саламандре то смешно: экая шутка получается, экая проказа.
5. Характер.

Я всматриваюсь в огонь.
На языке огня
раздается «не тронь»
и вспыхивает «меня!»
От этого — горячо.
Я слышу сквозь хруст в кости
захлебывающееся «еще!»
и бешеное «пусти!»

Сильна в ней фейская кровь, слишком сильна. Да только жизнь сильнее. От былой наивности мало что осталось, разве что во взгляде читается – не научилась смотреть иначе. Все еще кажется, словно восхищается каждым встречным, да только обман то: закончилась в Саламандре детская восторженность. И эмоции чистые закончились – нету больше разрушающей злости, незапятнанной радости, печали до слез доводящей, лишь их иллюзия, на лице отражающаяся намного ярче, чем то испытывает на самом деле. Осталась оболочка, незатронутая пламенем, а внутри почти все выгорело. Но это вовсе не значит, что она пуста, бессердечна, бесчувственна. На пепелище все хорошо расти будет, коли позволить. А Саламандра позволяет, продолжая при этом играть себя старую, быть может только более циничную, взрослую. Ушла переменчивость, легкомысленность, доверчивость. Рассеянность, несобранность пропали еще в те времена, когда только-только в табор попала – при работе с огнем отвлекаться нельзя. Взамен утерянного пришло умение ценить близких, какого не было в детстве, осторожность, способность искренне благодарить за добро. Зло же помнит долго, да только мести серьезной боятся не стоит – жизни ничьей отнять не сможет. А коли вдруг случится подобное, перейдет по ту сторону грани, где разменной монетой человек становится, так лучше не попадаться на пути ей будет: на все, что угодно, готова будет, по головам пойдет.  Остались старые черты: любовь к дороге, стремление жить сегодняшним днем, тяга в неизвестность. Роскошь ненавидеть стала, избегать ее пытается. Коли тепло, так любому дому ночевку под небом открытым предпочтет. Стены, если долго в них находиться, давить начинают, на свободу тянет непреодолимо.
Не приручить этот огонек, даже коснуться его нельзя – кажется, что вот-вот позволит, а в следующую секунду обожжет больно, или потухнет. Истребила в себе Саламандра страх перед мужчинами, появившийся после жизни с купцом, а все-таки избегать их старается в большинстве своем. Раньше внимание больно любила, ныне же предпочитает прятаться до тех пор, как деньги не понадобятся. Тогда выскочит, полыхнет ярко, и снова скроется где-нибудь. По нраву ей наблюдать за людьми, да пакостить исподтишка. Любопытная да шаловливая, непоседливая – вот уж от чего никогда не избавиться. Сидеть спокойно может лишь рядом с огнем – завораживает тот, вводит в состояние транса странное. Язык похлеще вина развязывает, а его Саламандра все больше за зубами держать старается. Коли рассказывает что, так не правду – выдумку.
Собирает перья птиц причудливые, да в волосы их вплетает с удовольствием огромным. А ведь началось с того, что Вожак нашел перо ястребиное, за ухо ей вставил и сказал, будто красиво так. Запомнилось это, как и многие другие его слова. К примеру, коли обижают кого слабого – молчать нельзя, вмешаться надо. А язык хорошо у Цапли подвешен, и оскорбить может, и пристыдить, а в некоторых случаях и магию применить – не для того, чтобы навредить, но чтобы испугать. Часто теперь Саламандра думает, что сделал бы Вожак в той, или иной ситуации. Только спросить у него не может.
6. Спутники, знакомые и друзья.
Родственников не видела уже давно. Да и не горит желанием – семью то ей табор заменил. Только вот больше нету его, разбрелись все по свету, кто осел на одном месте, кто дальше бегать продолжает. Знает, где Зверолов живет – дрессировщик пожилой, что разводит и продает ручных животных ныне. Да и с другими знакомыми встречается порою на пересечении причудливых дорог.
Так же несколько лет назад с охотником по прозвищу Волкодав знакомство завела. Не дружба между ними – долг. Она ему жизнь спасла, да награду за это получать пока не собирается. Лишь всплывает периодически рядом, напоминая о своем существовании – насмехается будто.
7. Способности и умения.
Магия огня 3 уровень
Огонь для Саламандры – друг, который не предаст, не уйдет, не обманет. Он ее гладит, не делая больно, слушается, будто любимый зверек, защищает. Она же его выпускает часто – как Зверолов советовал. То птичку сотворит пламенную, то по ладони язычкам огненным гулять позволит, то еще что сотворит. Так то – магический. Саламандра же и с обычным дружит – и пламенем плеваться может, и в дождь костер развести да поддержать. А уж как танцует с огнем – не описать. Перед выступлениями натирает руки составом специальным с примесью пыли, дабы волшебное пламя не синим, а рыжим выходило – хлопнет в ладоши, искры выпустит, разгореться позволит, да пляшет еще одним огоньком. А может и шары жаркие на цепях покрутить, или веер горящий. Тому Дракон да Небесные танцовщицы научили. Так и зарабатывает деньги да славу.
Помимо того, петь умеет, голос при этом имея красивый – тихий, нежный, успокаивающий, - да сказки рассказывать интересные. Ножик знает с какой стороны держать, чтобы метнуть, да на этом все - с меткостью проблемы. Яблоко на две половинки разорвать способна голыми руками – то Гора секрет ей показал, как сделать это. Гадания на картах ведает, а коли молчат, не хотят говорить - так и приврать сумеет. С животными знает, как обращаться, куницу сама воспитать сумела. В травах немного разбирается, хотя и названий не помнит, а отвар какой лекарственный приготовить сумеет – наблюдала за знахаркой, женой охотника, помогала ей порою. Порою всплывают сцены и из детства – казалось бы, совсем не слушала, что бабка деревенская говорила, а вспоминается ведь. Спокойно в дороге живет: и убежище найти может, хотя способна на ветке дерева заснуть, если будет необходимость, и костер разведет, и приготовит. И дорогу назад найдет, ориентируется по солнцу да звездам, да многое другое, для выживания необходимое, умеет. А благодаря путешествиям, помимо родного языка, хорошо элассийский знает, да основы какие-то оросского и наречий горных – достаточно для того, чтобы объяснятся в тавернах, куда заносит порою. 
8. Имущество.
С собой совсем немного таскает, предпочитая ходить налегке. В сумку сложено несколько комплектов одежды простой походной, да костюм для выступлений, фитили на цепочках, кошель с деньгами. Нож, что на поясе висит, не для драк - для жизни нужен, куда путешественнику без него. Из оружия вещь то единственная, нету больше ничего, да и пользоваться не умеет все равно. Помимо того с собой всегда фляга с алкогольным чем-то, да фляга с жидкостью для выступлений – чтобы пои пропитывать и огнем плеваться. Имеет куницу ручную, что гордо носит имя Принц, откликается на него, да иным командам обучена так ж

Ночью меняются снами
Танцоры в красном и белом.
Танец, мой нежный танец.
Остановишься – музыка стихнет.
Холодной водою пламя
Зальет распорядитель

9. Связь с игроком.
Скайп sagi_san
10. Пробный пост.

11. Другие персонажи.
Отсутствуют
12. Как вы нас нашли?
Гадания на кофейной гуще и ЛИЛ

Отредактировано Саламандра (2016-05-05 14:44:07)